Иванов Вячеслав Иванович

Вячеслав Иванов родился 6 (28) февраля 1866 года в Москве. Отец — мелкий чиновник, умер, когда Вячеславу Иванову было 5 лет. Определяющее влияние на сына оказала мать, глубоко религиозная женщина. В 1884 году Иванов окончил с золотой медалью Первую московскую гимназию. В 1884 году поступает на историко-филологический факультет Московского университета, в 1886 году как многообещающий студент послан за границу, где провел около 10 лет, бывая в России наездами. С благодарностью вспоминал своих берлинских учителей, известных историков Т. Моммзена и О. Гиршвельда; по окончании курса (1891) готовил докторскую диссертацию (на латыни) о системе государственных откупов в Древнем Риме (1895, опубликована в 1910), но защищать ее не стал; с этого времени посвящает себя филологии и поэзии. Иванов живет в Париже, Италии, Женеве, совершает путешествие по Европе, работает в Афинах. За границей осваивает мировую культуру (овладевает и всеми европейскими языками, изучал санскрит), немецкую философию, открывает для себя Гете, немецких мистиков, Новалиса, А. Шопенгауэра, а также Вл. С. Соловьева и А. С. Хомякова.

Но главным многолетним средоточием его интересов с начала 1890-х годов стало учение Ницше, расширившее представление Иванова о границах человеческого «Я». Приветствуя высвобождающий пафос личности у Ницше, «снявшего иго уныния и отчаяния, тяготевшие над сердцами» («Ницше и Дионис» — «Весы», 1904, № 5, с. 18), Иванов не принял культ самоутверждения личности, «воли к могуществу» и вражды к христианству. В дионисийстве он увидел не экстатическую, иррациональную и «понижающую» стихию, а священное безумие, творчески-стихийное движение духа, в сверхчеловеке — ступень «богопроникновенности», доказательство божественной сущности человека и путь преодоления индивидуализма. В Париже в 1903 году Иванов читает лекции по истории дионисийских культов («Эллинская религия страдающего бога», «Религия Диониса», опубликованы в 1904-05 годах в петербургских журналах), имевшие большой успех.

Взгляды Ницше повлияли и на личную жизнь Иванова, раскрепостили его, помогли, по его словам, «жестоко и ответственно, но, по совести правильно» принять в 1895 году решение расстаться с первой женой (с 1886) Д. М. Дмитревской ради Лидии Дмитриевны Зиновьевой-Аннибал, в замужестве Шварсалон; Иванов встретил ее в Италии в 1893 году, в 1896 году родилась дочь Лидия; брак из-за ее мужа, настаивавшего на передаче ему троих детей, состоялся лишь в 1899 году, до того они вынуждены были скрываться от него и скитаться по Европе. Дионисийские стихи, связанные с Зиновьевой-Аннибал, вошли в первую книгу поэта «Кормчие звезды» (СПб., 1903), изданную после одобрения Вл. Соловьева. Одно из лучших стихотворений «Любовь» («Два ока мы единственного взора, / Мечты одной два трепетных крыла... / Самим себе мы Сфинкс единый оба. / Мы — две руки единого креста») Иванов позднее, в книге «Cor ardens», разовьет в «Венок сонетов». Поэзия Иванова насыщена культурными символами, перегружена ими, но он претворял их «согласно строю своей современной души» (А. Блок). Во второй книге «Прозрачность» (М., 1904) неотмирное, пребывающее в заоблачных высях «Я» поэта, хотя опосредованно и отвлеченно, перекликается с дольним, текучим миром; здесь, может быть, впервые Иванов говорит «да» миру, его потенциальной сакральности — позиция, во многом определившая направление его культурно-философских работ.

В 1905 году Иванов возвращается в Россию, с осени живет в Петербурге, становится признанным мэтром и теоретиком символизма. В его доме на Таврической улице, 25 (ныне 35), известном как «башня» Вячеслава Иванова (квартира находилась в угловом выступе последнего этажа), устраивались т. н. ивановские среды, самый известный литературный салон начала 20 века: здесь собиралась литературно-артистическая богема, представители различных кругов творческой интеллигенции: писатели — М. А. Кузмин, А. Белый, М. О. Гершензон (гостившие или жившие на башне), Блок, Ф. К. Сологуб, С. М. Городецкий, А. М. Ремизов, В. П. Пяст, Г. И. Чулков, Е. К. Герцык, бывали З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, А. В. Луначарский и М. Горький; философы — Н. А. Бердяев — (бессменный председатель сред), Л. Шестов, Ф. А. Степун, С. Н. Булгаков, художники-мирискусники (К. А. Сомов, М. А. Добужинский, Л. С. Бакст, с ними у Иванова устанавливаются дружественные отношения), музыканты, режиссеры (В. Э. Мейерхольд), профессора (М. И. Ростовцев, Н. А. Котляревский). Именно ивановские среды создали легендарный образ мэтра «мистагога», «Вячеслава Великолепного» (Л. Шестов) и «Сирина ученого варварства» (А. Белый).

В особой атмосфере учености и интимности, утонченной игры ивановских сред испытывались и символистские установки на жизнестроительство; поиски выхода из отъединенного «Я» к соборности повлекли опасный (и для некоторых участников драматический) опыт «союза трех» (стихотворения «Зодчий», «Китоврас», цикл «Золотые завесы» в книге «Cor ardens»). В 1907 году умерла жена Зиновьева-Аннибал, среды пошли на спад, но до времени отъезда в Италию в 1912 году дом Иванова оставался центром притяжения литературных сил. И после смерти жены Иванов сохранял с ней мистическое общение, именно она, по его убеждению, указала на дочь от первого брака Веру Константиновну Шварсалон как на свою преемницу (стихотворение «Ее дочери», 1910); брак с падчерицей (в 1910) вызвал отторгающую реакцию у многих из окружения Иванова. В 1912 году родился сын Дмитрий, в 1913 году по возвращении с семьей в Россию (еще с начала 1900-х годов с Ивановыми жила подруга Зиновьевой-Аннибал М. М. Замятнина, помогавшая воспитывать детей, вела также и секретарскую работу) Иванов поселился в Москве.

В 1907 году Иванов издал небольшую книгу стихов «Эрос» (СПб.), в 1911-1912 годах — «Cor ardens» (ч. 1-2, М.), отразившую, вместе с прозрениями в таинственные основы жизни, состояниями «тихой души», «яд огненного хмеля», душевный эротизм жизни на башне — как отмечалось критикой, в целом высоко оценившей книгу; в нее вошли стихи, посвященные памяти Зиновьевой-Аннибал. Сборник «Нежная тайна» (СПб., 1912) от других книг отличался большей лиричностью, стилистической внятностью и ритмической уравновешенностью. Поэзию Иванова часто называют «филологической», «ученой», «умственной», поскольку символы и образы мировой культуры — главный предмет его вдохновений, прежде всего мифы, боги, предания и поэтические сюжеты Древней Греции и Рима: античный мир с его синкретизмом, органическим включением «Я» в жизнь общностей, рода, представлялся Иванову «золотым веком» не только прошлого, но и будущего и служил отправной точкой его философских построений. В целом ивановскую поэтику отличает зашифрованность, торжественная тяжеловесность слога, стилизованная архаика; он нередко образовывал новые сложносоставные слова — «прозрачнозвонная теорба» (лютня), «звездноокая листва», «багрянородная тюрьма», «огнежалый перун», «рыскучий волхв» — и даже изобрел своего Жарбога. Упругость и плотность стиха, пристрастие к скоплению согласных и односложным словам — именно слово было «единицей смысла» в поэтике Иванова; эмблематичность (и греческий ландшафт, и русский пейзаж, по наблюдению С. С. Аверинцева, «приобретают у Иванова отчетливость геральдической эмблемы» — Стихотворения…. 1976, с. 30), использование редких, экзотических форм и размеров создают стилевое своеобразие его поэзии.

В 1900-1910-е годы Иванов активно участвует в символистских журналах и издательствах (подробнее о его роли в них см. в статье Н. В. Котрелева в биографическом словаре «Русские писатели. 1800-1917», Т. 2, Москва, 1992), много публично выступает с лекциями и докладами, значительна его роль в петербургском Религиозно-философском обществе (рубеж 1900-1910-х); позднее, с 1913 году, в Москве сближается с религиозными философами — С. Булгаковым, П. А. Флоренским, Е. Н. Трубецким, «славянофильствующим» В. Ф. Эрном (в предвоенные годы — дружба с ним), а также с А. Н. Скрябиным в последние годы его жизни. С 1904 года постоянно печатает культурно-философские эссе, критические и публицистические статьи, рецензии, собранные в трех книгах: «По звездам» (СПб., 1909), «Борозды и межи» (1916), «Родное и вселенское» (М., 1917), где дает свою концепцию символизма и культуры, оказавшую большое влияние на символизм и символистов в России, на философскую и эстетическую мысль серебряного века. В статье «Наш язык» (сб. «Из глубин», М.-Пг., 1918) родственная Иванову близость эллинской и русской культуры получает прямое выражение: дух, образ и красота эллинские внутренне «соприродны» русскому языку» («Церковно-славянская речь стала под перстами боговдохновенных ваятелей души славянской, св. Кирилла и Мефодия, живым слепком «божественной эллинской речи»» — сб. «Лик и личины...», с. 26), а общее назначение обоих языков — осуществлять культурное преемство, вселенское и всечеловеческое.

Поразительно, что во времена расцвета индивидуализма, чему способствовало и творчество Иванова, он говорит о его кризисе (статья «Кризис индивидуализма»), кризисе сознания самоутверждающейся личности, страждущей души, пытающейся «устроиться без Бога» и отказывающейся сказать «великое да миру» («Вагнер и дионисово действо»), «именно глубина и утонченность наша кажутся симптомами истощения индивидуализма» («По звездам», с. 95). Эпоха «героического индивидуализма», с его безоглядным бунтом против мира и духовным «богоборством» (Гамлета, Фауста, байронического героя) закончилась, в 20 веке: этот бунт, вызов объективно-обязательной истине оборачивается узостью «внутренне индивидуального» и неустранимым разладом с миром («Не по-людски и не по-божьи уединенная душа» — стих. «Ропот»), выход из него — в преодолении индивидуализма через сверхчеловеческое (которое уже не индивидуальное, но «вселенское и даже религиозное»), а через него — к «хоровой соборности», не растворяющей личность, но ответственно расширяющей ее.

В статье «Две стихии в современном символизме» Иванов оформляет различающую концепцию реалистического или религиозного символизма (он определяет его также как мистический реализм) и идеалистического, отвлеченного символизма, не преображающего жизнь, а остающегося в границах эстетического канона, чистого эстетизма.

Истинными родоначальниками символизма Иванов считает Ф. И. Тютчева, А. А. Фета и Владимира Соловьева (последнему он посвятил статью «Религиозное дело Соловьева», 1911), в философии которого находит много родственных себе мыслей, в т. ч. взгляд на искусство как «служение теургическое». Художник-символист призван воплощать положительное миросозерцание, т.е. мистический реализм, и в подвиге жизни (жизнетворчество), и в подвиге творчества — «нисхождении» к людям, сознавать себя органом сверхличной и народной жизни. Конечной, дальней целью искусства Иванов полагал мифотворчество, новый «соборный» способ жизни и объединения людей; более всего эта внеэстетическая задача может быть воплощена в театре, мистерии — реальном осуществлении мифа; театру с этой т. зр. Иванов посвятил несколько статей.

С позиции религиозного символизма Иванов подходит и к творчеству Ф. М. Достоевского («Достоевский и роман-трагедия»), и Л. Н. Толстого («Лев Толстой и культура»), сравнивает Достоевского с «великими трагиками Греции», а чаемую Ивановым соборность находит в особом проникновении писателя в чужое «Я» в отношении к нему не как к объекту, но субъекту: «ты еси», «твоим бытием я познаю себя сущим» («Борозды и межи», с. 341; см. также Бахтин М. М., Проблемы поэтики Достоевского, М., 1979, с. 11-16).

Национальное бытие для Иванова, как и все подлинное и сверхличное — мистическая сущность, еще в статье «О русской идее» («По звездам») он говорил о национальной идее как самоопределении народной души «связи с вселенским процессом». Черты национального характера, как и гения народа, провиденциально влияют на судьбу страны, вносят в жизнь религиозное начало, в противовес «люциферианской» культуре.

Проблемам национального и вселенского посвящена книга «Родное и вселенское», составленная в значительной части из статей военных лет: «Лик и личины России», «Байронизм как событие в жизни русского духа», «Скрябин и дух революции» (1917) и др.

Путь Иванова-мыслителя в 1910-е годы — от религиозно-духовного синкретизма к христианской соборности, воплощению христианского идеала в новой «органической» культуре. В 1910-е годы Иванов переводит Алкея и Сафо (М., 1914), Петрарку (М., 1915), Эсхила (размером подлинника, перевод остался не законченным), переводил также Новалиса, Дж. Байрона и Ш. Бодлера.

Неприятие Октябрьской революции (цикл «Песни смутного времени», 1918; статья «Революция и самоопределение России», 1917) первое время уживалось с внешней лояльностью по отношению к советской власти: в 1919-1920 годах — один из руководителей театрального и литературного отдела Наркомпроса, читал лекции в Пролеткульте, различных учебных заведениях. В это время выходят его поэма «Младенчество» (Пг., 1918) и трагедия «Прометей» (Пг., 1919). Пореволюционные годы были для Иванова особенно тяжелыми: во время холода, голода и разрухи — длительная болезнь и смерть жены в 1920 году, тогда же умерла Замятнина. В 1919-1920 годахон пишет «Зимние сонеты» (со сквозными темами смерти, «застылости», бездомности), где осознает себя двойником, причастным этой «темной зиме» и живущим в «чертогах» парящего духа («Не сиротеет вера без вестей»). Тогда же, в санатории «для переутомленных работников умственного труда» создается «Переписка из двух углов» (Пг., 1921; М.-Берлин, 1922 совместно с Гершензоном; переведена на основные европейские языки) — диалог о кризисе и тупиках современной культуры и сознания: усталость, бессилие, подавленность культурным наследием, накопленными знаниями, оторванным от «живого опыта», зараженность рефлексией, смутность идеала (Гершензон) и неуничтожимость культуры «инициативной в духе», «вестнице благоволения», предполагающей временной «упадок» и «перерыв»; вера, сознательная память и «великий труд человека» способны преодолеть культурные яды и соблазны и «отлучение» от источников бытия (Иванов).

После неудачной попытки выехать за границу Иванов переезжает в Баку, преподает на кафедре классической филологии Бакинского университета, ведет просветительскую работу, общается с литературной молодежью (о бакинском периоде жизни см.: Альтман М. С. Разговоры с Вячеславом Ивановым, СПб., 1995; Мануйлов В.А. Записки счастливого человека, СПб., 1999, с. 86-101), защищает докторскую диссертацию «Дионис и прадионисийство» (Баку, 1923).

В мае 1924 года Иванова вызывают в Москву на празднование 125-летия со дня рождения А. С. Пушкина, а в августе того же года по командировке от Наркомпроса (возглавлявшегося бывшим завсегдатаем башни А. В. Луначарским) он выезжает с детьми в Италию. С этого времени Иванов живет в Риме, до 1936 года сохраняет советское гражданство.
В 1926 году становится католиком, не отрекаясь (на что потребовалось специальное разрешение) от православия. Сразу же по приезде в Рим в 1924 году создает цикл «Римские сонеты» (см. выше; опубл. в 1936), в 1920-1930-е годы почти не пишет стихов. Преподавал (1926-1934) в павийском колледже «Карло Борромео», здесь и в Риме его посещают европейские знаменитости, в т. ч. М. Бубер. С конца 1920-х близким другом семьи, до конца жизни Иванова становится его единомышленница О. А. Шор (О. Дешарт).
С 1936 года Иванов снова в Риме, профессор русского языка и литературы в Папском Восточном институте, преподает и в других ватиканских учебных заведениях. Иванов переводит и уточняет свои прежние работы о символизме, Достоевском, М. Ю. Лермонтове. Поэтическое молчание прерывается в 1943-1944 годах созданием стихотворного цикла «Римский дневник», с установкой на опрощение поэтики и отмеченный спокойно-просветленным приятием смерти; вошел в подготовленную Ивановым перед смертью книгу стихов «Свет вечерний», опубликованную лишь в 1962 году в Оксфорде. В 1939 году издает написанную в 1915-1919 годах религиозно-философскую поэму (мелопею) «Человек» — о единстве судеб человека и мира, труднопостигаемую и герметичную. Незавершенной осталась «Повесть о Светомире Царевиче» (опубл.: Собр. соч., т. 1), над которой Иванов работал с начала 1930-х годов, с перерывами, до конца жизни.

Автор: Л.М. Щемелева