Иванов Александр Андреевич

Александр Иванов родился в семье живописца-классициста А.И. Иванова. Отец был его наставником во время учебы в Академии художеств (1817-1828). Ранние полотна Иванова — «Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора» (1824, Третьяковская галерея) и «Иосиф, толкующий сны заключенным с ним в темнице хлебодару и виночерпию» (1827, Русский музей) — показали, что он блестяще усвоил принципы академического классицизма.

В 1830 году, как пенсионер Общества поощрения художеств, Иванов выезжает за границу и, посетив ряд городов Германии и Италии, почти на всю жизнь поселяется в Риме. Он органически врастает в жизнь международной богемы «вечного города», прислушивается к советам Б. Торвальдсена, но более всего дорожит мнением И. Ф. Овербека, основателя братства назарейцев. Неизменно погруженный (по его собственным словам из письма отцу 1837 года) «в недра тихой умственной жизни», он находится в постоянном духовном общении со многими деятелями отечественной культуры, в том числе с Н. В. Гоголем. Разрабатывая собственную философию искусства, Иванов перенимает идеи кружка Д. В. Веневитинова, соприкасается со славянофильской философией истории. Особое воздействие на него оказывает учение Ф. Шеллинга, рассматривавшего искусство как высшую форму постижения мира.

В историко-художественном же смысле ведущее значение для него (не считая Н. Пуссена) имеют образы искусства итальянского Возрождения. Полная тонкой композиционно-колористической гармонии картина «Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением» (1831-34, Третьяковская галерея) — это античность, воспринятая через уроки Возрождения. Музыка как бы «орфически» просветляет мир природы, открывая ее потаенный божественный смысл. Библейско-евангельская тема понимается, однако, Ивановым как магистральный путь творческого поиска. Новыми подступами к ней стали эскизы к неосуществленной картине «Братья Иосифа находят чашу в мешке Вениамина» (1831-1833, там же), а также величественно-грациозное полотно «Явление Христа Марии Магдалине» (1833-35, Русский музей), за которое Иванов получает звание академика.

Наконец, замысел его «всемирного сюжета», центрального произведения жизни, получает четкую определенность как тема «Явления Мессии» («Явления Христа народу»), то есть прихода Спасителя к толпе «лиц разных сословий, разных скорбящих и безутешных» (из описания в записной книжке 1830-х гг.), собравшихся вокруг Иоанна Крестителя на берегу Иордана. Пророк вдохновляет толпу надеждой на избавление от скорбей и бед, мощным жестом указывая на приближающегося издали Бога-Сына. Работа над картиной растянулась на 20 лет (1837-57, хранится в Третьяковской галерее), размеры ее стали гигантскими (540 на 750 см).

Коллективным героем тут как бы является все человечество. Художник разрабатывает сложную гамму чувств — от недоверия, вражды и равнодушия до крепнущей веры, — богатейший диапазон характеров и народных типов, восходящих к различным прообразам — от итальянской бедноты до Н. В. Гоголя, с которым портретно связана одна из «дрожащих фигур» среднего плана справа. Пространственный размах пейзажных далей в контрасте с теснотой переднего плана призван дополнительно усилить историзм произведения. Иванов постоянно подчеркивает, что это именно «историческая картина», являющая собой этап в жизни природной и человеческой, оказавшейся «на перепутье из физических сил к духовным», из рабского прошлого к царству грядущей свободы. Он программно ставит своей целью «служить как моей картиной, так и этюдами живым напутником в средоточии нашего отечества» (из письма великой княгине Марии Николаевне, 1838).

Замыслы Иванова требуют для своего воплощения монументального храмового пространства. Он мечтает о том, чтобы поместить своего «Мессию» в храм Христа Спасителя, который строится в то время в Москве, создает особый эскиз заалтарного образа для того же храма («Воскресение», гуашь, 1845, Третьяковская галерея). Наконец, задумывает свой собственный храм искусства, который явился бы одновременно и историческим пантеоном человечества.

Иванова увлекают исследования Д. Ф. Штрауса, его «Жизнь Иисуса». Под воздействием рационализма Штрауса мастер несколько охладевает к «Явлению Мессии», хотя и доводит работу до конца. Новый, еще более грандиозный проект, проект храма, влечет художника, — для него, в виде эскизов будущих росписей, он создает огромный цикл библейских акварелей и рисунков (1850-е гг., в основном — в Третьяковской галерее и Русском музее). Мерная эпическая ритмика сочетается тут с феерическими, романтически-визионерскими эффектами, предвосхищающими искусство символизма.

В процессе работы над «Явлением Христа народу» Иванов вносит выдающийся вклад и в иные жанры. Его бытовые сценки составляют живую, полную юмора панораму современной итальянской действительности (три большие акварели на тему Октябрьского праздника в Риме, 1842, Третьяковская галерея и Русский музей). Многочисленные этюдные портреты и пейзажи к «Мессии» сами по себе эпохальны. Романтическая возвышенность сохраняется здесь в том первозданно-поэтическом достоинстве, которым отличается каждый, пусть внешне самый простой образ: будь то нищий, которому предстоит исполнить роль апостола, ветка на фоне бездонно-синего неба или галька, виднеющаяся сквозь прозрачную воду. Пленэрные впечатления соединяются с глубоким историзмом (как, к примеру, в «Аппиевой дороге», 1845, Третьяковская галерея). Кульминацией этих пленэрных, цветосветовых поисков можно считать этюды обнаженных мальчиков, написанные в 1850-е годы, где цветовая лепка достигает новаторской, в полном смысле импрессионистической свежести.

В поисках соратников для своих художественно-философских замыслов Иванов в 1857 специально едет в Лондон знакомиться с А. И. Герценом, а позднее встречается с Н. Г. Чернышевским. Однако его возвращение на родину в 1858 отнюдь не было триумфальным, адекватным его «мессианским» надеждам. Он наталкивается на равнодушие и либеральных кругов, и официальной критики. Прожив в Петербурге всего 6 недель, Иванов скоропостижно скончался. Однако его посмертное влияние и авторитет с течением времени лишь мощно возрастали. Не создав школы в прямом смысле, он стал универсальным учителем мастерства для многих поколений российских художников самого различного толка — от позднего романтизма до авангарда.

Автор: М.Н. Соколов