Мир входящему

Драма.

Военной весной на одном из бечисленных деревянных крестов, поставленных на солдатских могилах, неожиданно проросла зеленая ветка... С этого плакатного образа начинается фильм с вполне созвучным такому началу названием.

Лейтенант Ивлев, выпускник училища, опоздавший на войну, получает в самый последний ее день задание, которое считает для себя оскорбительным, — доставить в госпиталь, в немецкий городок Квикау молодую беременную немку. Попутчиком этой странной пары оказывается оглохший и онемевший от контузии солдат Иван Ямщиков, а везет их всех на своей полуторке шофер Паша, бывалый боец, балагур и жизнелюб. Целые сутки команда пробирается по чужой враждебной стране, сбивается с дороги, попадает под огонь недобитой фашистской группировки, хоронит шофера Пашу и после долгих блужданий наконец доставляет роженицу в Квикау, где в момент объявления о победе под грохот самодельного солдатского салюта появляется на свет новый человек.

Фильм с таким сюжетом, снятый в год сооружения Берлинской стены, можно было бы счесть пропагандиской акцией, кинематографическим парафразом к «Воину-освободителю» из Трептов-парка. К такому восприятию подталкивает изобразительный стиль Алова и Наумова, тяготеющий к статуарности, к картинной законченности кадра. Критика в свое время попыталась увести зрителей от подобных ассоциаций, отмечая смысловую и особенно формальную неординарность фильма, но все же ее аргументация выглядит сегодня неполной и недостаточной, и поэтому тень творения Вучетича, этой мелодрамы в камне, которая должна была заменить собой реальную трагедию, все еще лежит на фильме.

Лев Аннинский писал, что «Мир входящему» — это не просто картина о добре, как «Баллада о солдате», а об испытании добра злом: «Что Ямщикову эта беременная баба, которая родит еще одного немца, когда эти самые немцы у него, у Ямщикова, уничтожили семью!... Мальчишка из гитлерюгенда, обстрелявший машину, орет «хайль», думая, что его прикончат. Ямщиков порет его ремнем и отпускает. Это парадокс, но не только с точки зрения военной обстановки. Это парадокс человечности, которая действует в неблагодарном мире». (Аннинский Л. Шестидесятники и мы. М., 1991, с. 66-67). Все это звучит очень убедительно, но если беспристастно проследить за тем, как ведет свою роль Виктор Авдюшко, играющий Ямщикова, то неожиданно окажется, что в его «добрых поступках» нет доброты в обычном понимании этого слова.

Понять, что движет героем довольно трудно. Ведь он сам ничего не может сказать о мотивах своего поведения. Однако немота Ямщикова оказывается, в определенном смысле, красноречивее слов. И странно, что эта его особенность не получила никакой интерпретации в критике. Рассматривая «Мир входящему» как цепь символов, она почему-то обошла наиболее важный из них.

Первое, что несомненно, — молчанием и глухотой отгорожена Ямщикову особая высота, обозначена, пока только внешне, его избранность. И напротив, речь, слово выступают в фильме как знак заурядности и обесцененности. Ивлев, антипод Ямщикова, — весь в слове, и поэтому жалок, беспомощен и с шофером Пашей, которого он тщетно учит строевому уставу, и с беременной немкой, и когда пытается уговорить ни слова не понимающего по-русски американского солдата довезти их на своем «студебеккере» до Квикау. В этой сцене, которая чуть было не кончается дракой, недоверие к слову выражено уже комическими средствами. Тот же мотив очевиден и в эпизоде, когда Паша встречает «знакомого» генерала, которого он будто бы возил в начале войны. Они старательно вспоминают подробности совместной службы, а вернувшись в кабину к Ивлеву шофер признается, что обознался: генерал оказался не тот.

Слова утратили смысл и не имеют никакого отношения к реальности. Да и как может быть иначе в этом развороченном до самого нутра мире, где среди ночи, тумана и напоминающего о первозданном хаосе дождя, смешанного с неизвестно откуда летящим свинцом, бродят зараженные ненавистью, неприкаянные существа, не способные остановится и перестать жить по законам войны. И когда Ямщиков хватает обстрелявшего их машину юнца и вместо того, чтобы поставить его к стенке, начинает пороть, он тем самым своевольно и незаконно прекращает войну, раньше официального объявления о ее конце.

Здесь, на нескольких квадратных метрах шоссе, он восстанавливает нормальную жизнь и старательно выполняет свою первую мирную работу. Его ненависть, для которой у него больше оснований, чем у других, конечно же, не могла в одночасье переплавиться в доброту, но он оставил свои индивидуальные чувства там, за границей своего молчания, а сейчас им движет только сознательный выбор и воля.

Существо его выбора раскрыто еще в прологе с зеленой веткой на могильном кресте. Закадровый голос долго и в патетическом тоне говорит о возрождении жизни вопреки полному торжеству смерти. И только потом возникает герой, совсем не похожий на победителя, небритый, в мятой шинели, одиноко сидящий на пустой улице у разбитого снарядами магазина, среди изуродованных вещей, раздетых и покалеченных маникенов.

Нестерпимо смотреть, как они, притворяясь, будто ничего не случилось, продолжают разыгрывать сладкую витринную сказку об уютном и надежном мире. Но может быть еще хуже — этот выжженный взгляд того, кто еще кажется живым.

Почему именно ему, Ямщикову, адресуется благая весть природы? Очевидно, по той самой логике чуда, которая заявлена авторами: зеленый побег пробивается там, где это более всего невозможно и незаконно. Скрытое обещание и надежда есть уже в том, что никого и ничего не замечавший солдат вдруг очнулся, увидел как на улице появилась заблудившаяся лошадь и протянул ей кусок хлеба. Кажется, что немая природа и немой герой, оказавшийся по ту сторону абсурдного человеческого разделения, заключают какой-то, пока тайный союз.

Сейчас уже подзабыли, что годы на стыке 50-х и 60-х были полны особенно тревожными предчувствиями глобальной катастрофы и ненапрасными, как стало ясно во время Карибского кризиса. Тогда был очень популярен анекдот, начинавшийся с такого вопроса: «Что делать в случае атомной бомбардировки? — Завернуться в белую простыню и тихо ползти... на кладбище».

Заключенную здесь иронию не могут оценить те, кто избежал тогдашних тренировок со всеми этими простынями и светомаскировками: страна серьезно готовилась жить после... В этом контесте воспринимались и «Судьба человека», и «Баллада о солдате», но все-таки они в большей степени были картинами о прошлой войне, чем собственно антивоенными фильмами. Иное дело — «Мир входящему». Эпизод с американским солдатом указывает на это вполне отчетливо, хотя и слишком прямолинейно.

Антивоенный пафос укоренен в картине значительно глубже.

В ней май 45-го отмечен неким новым этапом сознательного отрицания войны, этапом, который можно назвать экологическим, хотя само это слово утвердится в нашем языке лишь десять лет спустя после выхода фильма. Ни Леонид Зорин, написавший сценарий, ни Алов с Наумовым скорее всего не знали об одном примечательном высказывании академика Вернадского, опубликованном намного позднее, но они почти буквально его экранизировали. Когда враг стоял под самой Москвой старого ученого спросили, почему он не уезжает. Он ответил, что фашисты не могут выиграть войну, потому что по его расчетам, это противоречило бы законам биосферы.

У Алова и Наумова природа, останавливая хаос, действует с такой же неумолимой логичностью. Она превращает кладбищенский крест в цветущее дерево, заставляет немку рожать, когда той еще хочется мстить. Крохотный посланец природы, едва явившись на свет, пускает струю на груду еще недавно «священного оружия». Победа приходит как природное явление. Ее суть — в восстановлении естественных начал жизни.

И это функция возродившегося, осознавшего свой истинный путь человека.

Шагающий как-то деревянно, на негнушихся ногах, худой, длинный Ямщиков, вцепившаяся в его рукав как в спасательный круг, Барбара и сзади потерявший весь свой строевой лоск, в расстегнутой, мятой шинели — Ивлев, катящий детскую коляску, в которой из пожитков немки виновато торчит ППШ — вот смешная, трогательная и возвышенная эмблема Победы.

В ролях: Александр Демьяненко, Виктор Авдюшко, Станислав Хитров, Лидия Шапоренко, Николай Гринько, Иван Рыжов, Николай Тимофеев, К. Филиппова, Изольда Извицкая, Андрей Файт, Вера Бокадоро, Виктор Кольцов, Степан Крылов, Михаил Логвинов, Эрвин Кнаусмюллер, Владимир Маренков.

Режиссеры: Александр Алов, Владимир Наумов.

Авторы сценария: Леонид Зорин, Александр Алов, Владимир Наумов.

Оператор: Анатолий Кузнецов.

Художник-постановщик: Евгений Черняев.

Композитор: Николай Каретников.

Звукорежиссер: Владлен Шарун.

Монтаж: Надежда Аникеева.

«Золотая медаль» (специальная премия жюри), «Кубок Пазинетти» (премия итальянский кинокритиков за лучший иностранный фильм) МКФ в Венеции-61; Премия «Фемина бельж» (в числе десяти иностранных фильмов) Брюссель-1962.