Земля (1930)

Кинопоэма.

Это самое загадочное из творений Довженко. Одна из главных загадок картины — как фильм, ратующий за дело, обернувшееся катастрофой в истории народов СССР, стал одним из шедевров искусства 20 века? Кажется, с первых просмотров, отчаявшись дать внятное объяснение чуду, пустили писавшие о нем как заклинание — «довженковские метафоры и символы», так что автор вскоре взмолился: «Товарищи, прошу вас, не говорите о символах! Говорят, у меня здесь есть символы. Это Василь, дед, Хома и яблоки. Так я скажу: дед — это символ деда, Василь — это символ Василя, а яблоки — символ яблок». В самом деле, что все это должно символизировать? Любая попытка словесной расшифровки ведет к полной банальности. Сюжет упорствует в своей, на уровне газетной заметки, элементарности, едва ли не самоценной: деревенский комсомолец пишет в газету заметку, разоблачающую кулаков, потом садится за руль трактора, кулаки убивают его ночью после свидания с возлюбленной, потрясенные сельчане вступают в колхоз. Ни кадр, ни персонаж, взятые отдельно, ничего не объясняют доверчивому критику или пораженному зрителю, но тем более поразят всесвязанностью. Не просто в рамках фильма — в рамках мира, породившего этот фильм: космоса украинского села. Ибо мир «Земли» — не просто то, что окружает человека, в повседневности его, но то, что напрямую связано с его долей, дает ему жизнь. Потому все здесь имеет кроме бытового назначения еще и магическое, священное. То, которое выходит наружу в обряде, где магический смысл обнаруживает в себе любой предмет и жест, превращая элементарное действо в священное, призванное обеспечить роду изобилие в будущем — ведь идеальное будущее и разыгрывается в обряде.

Фабулу фильма можно рассмотреть как некий аналог обрядового действа, чьи герои — умирающие-воскресающие божества плодородия. Не в единстве ли смерти-рождения источник пафоса картины, где в одном кадре совмещены старик и младенец, где мать рожает новое дитя в момент похорон старшего сына, превращающихся в триумф его дела, где в финале невеста героя оказывается в объятиях другого, но по облику сходного с героем? И случайно ли смерть настигает героя ночью, а приход дня становится его триумфом? И. наконец, случайна ли сцена жатвы, растиражированная затем в десятках фильмов, в «Земле» оказывается лишь частью эпизода-приготовления хлеба со скрупулезным воспроизведением всех этапов: обмолота, просеивания, размола, замешивания теста и т. д. ?

В сознании односельчан — людей живущих в мифе и мифом — комсомолец Василь, перепахивая крестьянские межи, совершает деяния вселенского масштаба: он распахивает границы окружающего людей мира, выходя за межи как за грани представляемого и допустимого, совершает в одиночку деяние, которое определяет бытие коллектива в целом. Он дарует роду своему новый способ бытия. Но приобщение рода к сверхъестественной силе лидера-вождя неизбежно ведет в логике мифа к его, героя, принесению в жертву: зерно сажают для того, чтобы в результате съесть хлеб. И пока герой в одиночку творит свое титаническое деяние, масса взирает на него с отчужденным интересом, но не двигается с места. Нужна его гибель, чтобы она прониклась его целью и продемонстрировала это именно шествием — то есть стронулась наконец с места. Недаром в «Земле» мы невидим убийцу в момент преступления — суть не в нем, но в неизбежной пуле, венчающей путь героя и несущей ему бессмертие.

Автор же взирает на происходящее с другой точки зрения — как и его герой-тракторист, с высоты трактора, атрибута могущества. Изменение масштаба пространства означает для него принципиально новый взгляд на мир. Здесь человек не подчиняет себе природу, но, найдя общий с ней язык, становится равен ей. Законы природы и законы истории отныне, слившись, составляют единое целое. И драматизм ситуации в том, что люди по традиции продолжают осмысливать происходящее в привычных для них формах, а несовпадение представлений рождает кровь и смерть. Бунт кулаков бессмыслен именно потому, что направлен против общего закона природы и истории, согласно которому старое должно уйти, уступив место новому, как уступает место новому поколению дед Семен в прологе фильма. Масса же должна узнать себя в Василе, проникнуться верой и правильностью его коллективистской линии. Не с той ли целью автор «Земли» разыгрывает действо, в которое втягивает целое село Яреськи, настороженно присматривающееся к грядущим переменам, и делает жителей полноправными соавторами своего произведения? Не для того ли обсуждает с ними каждую деталь торжественного похоронного шествия, споря, настаивая, в чем-то уступая (скажем, требовал, чтобы шедшие за гробом улыбались — «дядьки» категорически запротестовали — пришлось согласиться)? «Такие похороны должны стать новым обрядом на селе», — убеждал Довженко. Разыграть действо со смертельным исходом, чтобы предотвратить этот исход в реальности? Заменить в обряде реальное кровавое жертвоприношение условным, символическим — как это и должно происходить при переходе общества на более высокую ступень развития? Во всяком случае, после окончания съемок жители Яресек предложили Довженко стать председателем организуемого у них колхоза. Он отказался. А государство предпочло иные обряды и ритуалы.

В ролях: Степан Шкурат, Семен Свашенко, Юлия Солнцева, Елена Максимова, Иван Франко, Петр Масоха, Владимир Михайлов, П. Петрик, П. Уманец, Е. Бондина, Лука Ляшенко, Николай Надемский, В. Красенко, Ганна Янушевич.

Режиссер: Александр Довженко.

Автор сценария: Александр Довженко.

Оператор: Даниил Демуцкий.

Художник-постановщик: Василий Кричевский.

Композиторы: Лев Ревуцкий, Вячеслав Овчинников.

Свидетельство об участии на I МКФ в Венеции—32; В Брюсселе—58 в результате международного опроса критиков фильм был назван в числе 12 лучших фильмов всех времен и народов.