Криминальное чтиво

«Криминальное чтиво» (Pulp Fiction) США, 1994, 154 мин.
Криминальная драма.
Pulp Fiction — название ленты Квентина Тарантино, получившего в возрасте 31 года «Золотую пальмовую ветвь» в Канне в 1994 году, так же вошло в непереводимом виде в кинематографический обиход, как и Blow Up Микеланджело Антониони, лауреат этого фестиваля 1967 года.
Версии «Макулатура», «Бульварное чтиво», наконец, «Криминальное чтиво» передают лишь часть вкладываемого смысла — даже в эпиграфе-ссылке из словаря содержится намек на бесформенность и податливость материала, который, как глина в руках гончара, мнется и приобретает различный вид. Впрочем, режиссера, с насмешкой играющего и одну из ролей в новелле «Ситуация с Бонни», можно сравнить с кукловодом, единоличным властителем театра марионеток, своего рода Карабасом-Барабасом. Квентин Тарантино, в отличие от Мартина Скорсезе, одного из кумиров-соотечественников (этот италоамериканец тоже в возрасте 31 года добился шумной известности благодаря гангстерской драме «Злые улицы»), откровенно играет в кинематограф, как в детскую игру, забавляется всей этой «криминальной фикцией».
Его прихотливые сюжетные конструкции, где все принципиально меняется местами, развертывается не в хронологической и логичной последовательности, следовало бы сравнить с причудливыми композициями другого нетрадиционного, более европеизированного режиссера Роберта Олтмена, опробовавшего прием киномозаики сначала в «Нашвилле» (1975), а затем развившего в фильмах «Игрок», «Короткий монтаж» и «Готовое платье». И все же Тарантино грубо и демонстративно обрывает сцены, монтирует их по-годаровски — в синкопическом ритме или в темпе прерывистого дыхания. Между прочим, на заставке Pulp Fiction появляется не только кадр из дебюта Reservoir Dogs. Название фирмы Bande a part позаимствовано именно у Жан-Люка Годара — из гангстерской картины с заголовком, который обычно переводят как «Отдельная банда», но, кстати говоря, la bande по-французски имеет и другой смысл: «лента», «пленка», то есть один из лидеров «новой волны» уже в 1964 году подчеркивал «киношную вымышленность» рассказываемой истории про бандитов.
Pulp Fiction можно назвать как бы «На последнем дыхании» 1990-х годов, а самого Квентина Тарантино — представителем американской «новейшей волны». Но через 30 лет кино уже испытало влияние суперзрелищного кинематографа спецэффектов и постмодернистского иронически-цитатного искусства. А сам Тарантино — не просто киноман, как воспитанники Андре Базена и Анри Ланглуа, а стихийный «синефаг» («пожиратель фильмов», по меткому выражению французских критиков), первый профессиональный режиссер-видеоман, насмотревшийся за несколько лет работы в видеотеке, причудливо сочетая любовь к гонконгским лентам кунфу и, допустим, к изящно-лукавым моральным басням Эрика Ромера, тоже одного из родоначальников «новой волны». Разумеется, Pulp Fiction — новаторское достижение и в типично американском гангстерском жанре, поворот на 180 градусов, демистификация и деромантизация его героев — «врагов общества номер один». Диллинджер и Аль Капоне давно уже мертвы. Френсис Коппола в «Крестном отце» и Серджо Леоне в «Однажды в Америке» дошли до предела эпизации и трагедийности, одновременно представив своеобразную антологию приемов гангстерского кино. После них мог прославиться только тот, кто подверг бы устоявшуюся мифологию дерзким и язвительным сомнениям.
Персонажи Pulp Fiction, несмотря на собственную дурость, беспечное ребячество, словонедержание местных краснобаев и ложно залихватскую имитацию отчаянных поступков, кажутся не «прирожденными убийцами» (если использовать название ленты Оливера Стоуна, от которой Квентин Тарантино, автор первоначального сценария, громогласно отрекался), а словно заигравшимися со спичками детьми и ненароком поджегшими собственный дом. Тарантиновские преступники и те, кто помимо своей воли втянуты в орбиту гангстерского промысла, на самом деле выглядят как жалкие слепые котята, которые тыкаются куда попало.
Вроде бы им посланы тревожные предупреждения — и чернокожий лжемститель Джулс (в его имени — явная отсылка к одному из героев «Жюля и Джима» Франсуа Трюффо) намерен отказаться от чтения гневных проповедей из «Книги пророка Иезекииля» перед тем, как жестоко разделаться с кем-либо, и даже хочет поспешно забросить грязное ремесло. Но произойдет ли это? Не ждет ли его та же участь, как и Винсента Вегу, живущего на авось, передвигающегося развинченной походкой, слегка пританцовывая (свободно и естественно сыграл его Джон Траволта). Дважды он избегает кары, буквально отмазывается от крови, но в третий раз становится жертвой чтения книжной макулатуры в туалете.
Тем не менее Квентин Тарантино, благодаря власти распорядителя людских судеб, спасает от смерти почти всех и даже неудачливого Винсента Вегу — персонаж, погибший во второй новелле, как ни в чем не бывало появляется в третьей. Сюжетный ход остроумен — растянутые во времени флэшбэки и флэшфорвардсы тасуются, как карты в колоде опытного шулера. Однако режиссер использует прием киноинверсии не только для хохмаческого разрушения целлулоидных иллюзий. Его удаляющийся живым и невредимым Винсент-дурачок в финале Pulp Fiction может отдаленно напомнить медленно бегущего в предсмертном порыве Мишеля Пуакара из фильма «На последнем дыхании». Герою Траволты даруется «предпоследнее дыхание», отсрочка Страшного Суда.
Pulp Fiction — это праздник кино, бенефис киномана, феерия выдумки и насмешки. Но и трогательная история о том, что не надо читать комиксы в туалете. Мода может пройти — но Квентин Тарантино останется в истории кинематографа. И он вполне соотносится не только с Годаром, но и с именно американским, дерзким и новаторским деятелем кино — Орсоном Уэллсом. Слово «pulp» в названии тарантиновского фильма отсылает как раз к 1930-м годам, когда зарождалась дешевая криминальная литература, а также различные фантастические комиксы, питающие суперзрелищный кинематограф конца 20 века.
Сергей Кудрявцев
Статья находится в рубриках
Яндекс.Метрика