Катков, Михаил Никифорович – известный русский публицист. Родился в Москве в 1818 г. от отца, мелкого чиновника, и матери грузинского происхождения. Окончил курс в Московском университете, по словесному отделению. В университете увлекался философией и примкнул к кружку Станкевича; ближе всего сошелся с Белинским и Бакуниным. Был деятельным сотрудником «Московского Наблюдателя», когда его редактировал Белинский, и в одно время с последним начал сотрудничать и в «Отечественных Записках» Краевского. Писал он преимущественно библиографические заметки, переводил Гейне, Гофмана, Шекспира. В «Отечественных Записках» обратили на себя внимание его статьи: «О русских народных песнях», «Об истории древней русской словесности Максимовича», о «Сочинениях графини Сарры Толстой», написанные в приподнятом национальном духе, с оттенком мистического настроения. Белинский так увлекся ими, что усмотрел в авторе «великую надежду науки и русской литературы». В конце 1840 г. Катков уехал в Берлин, где в течение двух семестров слушал лекции Шеллинга. По возвращении из-за границы он старался поступить на государственную службу. «Максимум моей амбиции – пишет он Краевскому – попасть к какому-нибудь тузу или тузику в особые поручения». В это время он порывает все свои литературные связи. Изменяется также и взгляд Белинского на него. Попечитель Московского учебного округа, граф Строганов, обративший внимание на Каткова, как на очень способного студента, доставляет ему уроки в разных аристократических семействах. В 1845 г. он защищает диссертацию об «Элементах и формах славяно-русского языка» и назначается адъюнктом по кафедре философии. Как профессор, Катков, по свидетельству друга своего Н.А. Любимова, даром слова не обладал и не мог увлекать слушателей. Когда, в 1850 г., преподавание философии было возложено на профессора богословия, Катков сделался редактором «Московских Ведомостей» и чиновником особых поручений при министерстве народного просвещения. В 1852 г. в «Пропилеях» – сборнике, издававшемся Леонтьевым, с которым Катков близко сошелся еще в 1847 г., – появилось философское сочинение Каткова: «Очерки древнего периода греческой философии». В 1856 г. Каткову удалось, при поддержке товарища министра народного просвещения, князя П.А. Вяземского, получить разрешение на издание «Русского Вестника». Сначала он не принимал участия в том отделе журнала, который был посвящен специально обсуждению политических вопросов, т. е. в «Современной Летописи». Наступившая эра коренных государственных реформ возбуждает в нем, однако, интерес к политике. Он начинает заниматься английским государственным строем, изучает Блэкстона и Гнейста, совершает поездку в Англию, чтобы лично присмотреться к английским порядкам, высказывается против революционных и социалистических увлечений, является горячим поборником английских государственных учреждений, мечтает о создании русской джентри, увлекается институтом английских мировых судей и выступает решительным защитником свободы слова, суда присяжных, местного самоуправления. Во всех случаях столкновения с цензурой Катков обращался к высшим властям с обстоятельно изложенными записками, в которых излагал свои взгляды на текущие государственные и общественные вопросы. Благодаря связям, которые он имел в высших правительственных сферах, записки эти достигали цели. Через графа Строганова он заручился расположением графа Блудова, и таким образом даже гнев некоторых министров оказывался по отношению к нему бессильным. В 1863 г. он стал, вместе с Леонтьевым, редактором «Московских Ведомостей». Когда, в январе того же года, в Польше началось восстание, Катков отнесся к нему довольно равнодушно. Только по мере того, как с разных сторон посыпались всеподданнейшие адреса и разгоралась дипломатическая переписка, Катков стал помещать в своей газете страстные статьи, с одной стороны, апеллируя к патриотическим чувствам русского народа, с другой – требуя «не подавления польской народности, а призвания ее к новой, общей с Россией политической жизни». Таково было настроение Каткова до назначения Муравьева генерал-губернатором в Вильне. Независимо от строгих репрессивных мер, правительство решило опираться не на шляхту, а на польское крестьянство. В этих видах задумана была крестьянская реформа 1864 г. Первый в печати указал на необходимость такой реформы И.С. Аксаков; Катков восстал против нее, доказывая, что она неосуществима. В этом смысле он высказывался еще осенью 1863 г., а 19 февраля следующего года реформа уже осуществлялась. Сочувствие, которое встретили статьи Каткова по польскому вопросу в некоторой части русского общества, внушило ему высокое мнение о публицистической его роли. Он провозглашал, в начале 1866 г., что «истинный корень мятежа не в Париже, Варшаве или Вильне, а в Петербурге», в деятельности тех лиц, «которые не протестуют против сильных влияний, способствующих злу». Отказ Каткова напечатать первое предостережение, данное «Московским Ведомостям», повлек за собой второе, а на следующий день – третье предостережение, с приостановкой газеты на два месяца. Вслед затем ему удалось испросить Высочайшую аудиенцию, и он получил возможность возобновить свою деятельность, значительно, однако, умерив тон своих статей. В 1870 г. он снова получает предостережение, но уже не отказывается, как в 1866 г., принять его, а сознается в своей ошибке и затем, до начала 80-х годов, не помещает в своей газете статей, которые могли бы вызвать неудовольствие высших административных сфер. Окончательный поворот в его политическом настроении, однако, произошел лишь в самом начале 70-х годов. До тех пор он усматривал все зло в польской или заграничной интриге, которая, будто бы, свила себе гнездо и в административных сферах; теперь он восстает против русской интеллигенции вообще и «чиновничьей» в особенности. «Как только заговорит и начнет действовать наша интеллигенция, мы падаем», – восклицает он, самым решительным образом осуждая и суд, и печать. После предоставления чрезвычайных полномочий графу Лорис-Меликову, Катков приветствовал «новых людей, вошедших в государственное дело» (хотя в это время состоялось увольнение министра народного просвещения, графа Толстого, которого всегда высоко ставили «Московские Ведомости»), а на пушкинском празднике (июнь 1880 г.) произнес речь, в которой заявил, что «минутное сближение... поведет к замирению», и что «на русской почве люди, так же искренно желающие добра, как искренно сошлись все на празднике Пушкина, могут сталкиваться и враждовать между собой в общем деле только по недоразумению». Речь Каткова не встретила сочувствия присутствующих; Тургенев отвернулся от протянутого к нему Катковым бокала. Виновниками катастрофы 1 марта 1881 г. Катков признал поляков и интеллигенцию. После манифеста 29 апреля Катков начал доказывать, что «еще несколько месяцев, быть может, недель прежнего режима – и крушение было бы неизбежно». С этого момента он с неслыханной резкостью начинает нападать на суды и на земские учреждения. Будучи в начале 80-х годов горячим сторонником Бисмарка, которого он называл «более русским, чем наша дипломатия, не имеющая под собой национальной почвы», он в 1886 г. восстает против той же дипломатии за то, что она не желает ссориться с Германией, и говорит о «статьях, узурпаторски названных правительственными сообщениями». Он нападал на финансовое ведомство (Н.Х. Бунге), обвиняя его в том, что оно состоит из антиправительственных деятелей. То же обвинение возводится им и на министерство юстиции, когда представитель его (Д.Н. Набоков) в публичной речи счел долгом опровергнуть нарекания на судебное ведомство (1885). Нападал Катков и на правительствующий Сенат, «чувствующий особую нежность ко всяким прерогативам земского самоуправства», и на государственный совет, усматривая в критическом отношении его к законопроектам доктринерство и обструкционизм и упрекая его за «игру в парламент», т. е. за деление на большинство и меньшинство. Резкость тона вызвала неудовольствие против Каткова со стороны административных сфер, подвергавшихся его нападкам: Катков приезжал в Петербург, чтобы представить объяснения. Вскоре после возвращения в Москву он умер, 20 июля 1887 г. – Из сказанного выше видно, что Катков постоянно изменял свои мнения. На протяжении с лишком 30-летней своей публицистической деятельности он из умеренного либерала превратился в крайнего консерватора; но и тут последовательности у него не наблюдается. Так, например, в 60-х годах он не может нахвалиться гимназическим уставом 1864 г., называет его «огромной по своим размерам реформой», «Одним из плодотворнейших дел царствования», «Его славой». В 1865 г. Катков уже находит, что этот устав «неудовлетворителен в подробностях своей программы». Когда министром народного просвещения становится граф Толстой (1866), Катков пишет, что «все дело реформы висит как бы на волоске», а в 1868 г., ко времени основания им лицея Цесаревича Николая, он уже в самых резких выражениях осуждает гимназический устав 1864 г., является затем главным сторонником гимназической реформы, и после ее осуществления (1871) – наиболее прямолинейным защитником новых порядков. До конца 70-х годов он решительно высказывается за свободу торговли, за восстановление ценности нашей денежной единицы, путем сокращения количества кредитных билетов, находящихся в народном обращении. С начала 80-х годов он выступает ярым протекционистом и сторонником безграничного выпуска бумажных денег. Во время польского восстания он утверждает, что сближение с Францией «может нас только ронять и ослаблять». После посещения императором Александром II парижской выставки в 1867 г. он находит, что «нет на земном шаре ни одного пункта... где бы Россия и Франция не могли оказывать друг другу содействия». Вслед затем он является горячим сторонником трех-императорского союза и прямо заявляет, после франко-прусской войны, что «усиление Германии нисколько для нас не опасно». Даже в 1875 г., когда только благодаря личному вмешательству императора Александра II был предотвращен новый погром Франции, Катков отозвался обо всем этом инциденте как об «английской интриге», направленной к тому, чтобы «подорвать доверие между тремя императорами». После берлинского конгресса он высказывается против Германии и придерживается этой точки зрения до 1882 г., когда становится вновь сторонником князя Бисмарка. Четыре года спустя Катков выставляет Бисмарка злейшим врагом России и видит все спасение в союзе с Францией. При такой изменчивости взглядов Каткова нельзя искать их источника в науке или историческом и государственном опыте. Если бы советы Каткова были всегда принимаемы во внимание, невозможно было бы спокойное и правильное течение государственной жизни; постоянно приходилось бы заменять установленное новым, противоположным. Влияние его, достигавшее особой силы в периоды совпадения тех или других его мнений с намерениями и видами правительства, объясняется в значительной степени стилистическим его талантом, а также свободой, с которой он, в противоположность представителям других мнений, мог иногда высказывать свои взгляды. «Полное собрание передовых статей Московских Ведомостей» Каткова издано вдовой его в 25 томах. Трудов, посвященных оценке деятельности Каткова, немного. Главные из них: Любимов, «М.Н. Катков» (по личным воспоминаниям; Санкт-Петербург, 1889); Неведенский, «Катков и его время» (Санкт-Петербург, 1891; допущен к обращению только в 1910 г.). См. также Общественную хронику в № 9 «Вестника Европы» за 1887 г.
Р. Сементковский.
Р. Сементковский.